Головна » Статті » ЛІТЕРАТ. ПРИДН. |
Михайло СЕЛЕЗНЬОВ
Михайло СЕЛЕЗНЬОВ
Селезньов
Михайло Сергійович народився 18 грудня 1923 р. в с. Лугове Хотинецького
району Орловської області. Закінчив Дніпропетровський інститут
інженерів залізничного транспорту. Інвалід війни, нагороджений орденами
і медалями.
Пише російською мовою. Автор поетичних книг: “В кругу друзей”, “Любви и гнева не тая”, “Дубрава”, “Роздымь”, “Голубая глубина”, “Опален- ная юность”, “Не разучись любить и верить”, “Доверие”, “Наследство”, “Звездное поле”, “Ключик совести”, “А друзья остаются”, “Ты — мое искушенье... и радуга в дождь”, “Дуэль”; романів “Комбаты”, “Отдар”; повісті “Однокашники”. Вірші його перекладались на білоруську, румунську та українську мови. Лауреат премії ім. М. Ушакова. ЯБЛОКИ Меряясь с погодками отвагой (кто блеснуть отвагою не рад?), как-то с нашей уличной ватагой я залез за яблоками в сад. И попался прямо деду в руки. Тот как гаркнет: — А, поймался, жук! Я тебя за все за эти штуки на ночь к домовому посажу! Посидишь один с нечистым в яме — сразу в сад чужой забудешь след. Ну-ка, посмотри, шельмец, в глаза мне. Чей ты будешь? Жаль, не я твой дед! Каково же было изумленье на лице у деда в то мгновенье (мне теперь не передать всего), когда он, застывши от волненья, опознал вдруг внука своего. Дед Егор нахмурился: — Мишуха!.. Что ж ты с дедом делаешь, пострел? И небольно взял меня за ухо, шлепнул раз и тут же пожалел. А потом до сумерок на бревнах дед Егор держал серьезно речь, как хозяйство, нажитое кровно, нужно от чужих людей беречь. — Рассуди — на что это похоже, чтобы внук с оравою ребят, доски оторвав от огорожи, рушил сад у самого ж себя?.. Густо тень ложилась у завалин. От реки катил тумана вал. Деда все соседи понимали. Только я один не понимал. РУКИ Посвящается Клавдии Шульженко Оглохшие от стужи и бомбежки, шагали мы и спали на ходу. И вдруг из растворенного окошка, как в довоенном городском саду, порхнула песня, и к сердцам прорвался из юности знакомый голос-друг: “Под звуки старого и медленного вальса мне не забыть твоих горячих рук...” И взводный, отойдя к дорожной бровке, скомандовал: — Держи равненье, взвод! Не будь я лейтенантом с Воронцовки, когда не наша Клавочка поет! Снарядный гул глушил слова и звуки. Ночь на кровавых ежилась холмах. А взвод шагал: он трепетные руки нес на усталых ноющих плечах. РОСА НА ПЕПЛЕ Мне помнится, как рожь горела и ржали лошади вдали. В тот день толпой остервенелой на Березовчик немцы шли. Прошита огненным пунктиром, сосна горела, как свеча. Но, кроме вражеских мундиров, я ничего другого в мире, казалось мне, не замечал. Когда на пепел ржи несжатой сошла ночная тишина, мне темным диском автомата казалась светлая луна. Но вот легли на травы росы — и травы поднимались в рост. И трогал сердце грустью острой лесной задумчивый утес. ...Перешагнув разбитый бруствер в той оглушенной тишине, природа возвращала с грустью все человеческое мне. КАЧЕЛИ Еще от залпов огневых с деревьев осыпались росы, и по селу меж труб печных, как будто между часовых, гремели танки и обозы, а он, мальчоночка, в золе, привычно оседлав веревку, на мертвом пушечном стволе качался на качелях ловко. И, отражая свет и страх, качался мир в его глазах: небо — окоп — гильзы — воронка — пепла сугроб — солнце — сестренка. А та (уже в который раз!) плаксиво повторяла братцу: — Какой ты жадный, Санька, слазь! Дай мне немного покачаться. ...Давным-давно среди полей сады и дети повзрослели. Но снятся-снятся им качели на темном крупповском стволе. САПУН-ГОРА Когда себя живого станет жалко и помрачнеет горизонт вокруг, пройди, товарищ, Золотую балку и мысленно возьми Сапун-гору. Брось тело непослушное на выстрел. Рвани в сердцах тельняшку на груди. И, как ровесник твой, у обелиска хоть мысленно, но все же упади. И помолчи, и ты поймешь тогда, как незначительна твоя беда. СЕСТРА МИЛОСЕРДИЯ Чтобы стать ею, мало усердия... Кто ж она, сестра милосердия? Это — словно на землю знойную — оживляющие дожди, — руки, сильные и спокойные, на твоей воспаленной груди. Это— словно огни маячные в штормовой непроглядный час, над тобой, ознобом укаченным, родники неусыпных глаз. А еще это — сердце милое. Нет за это ему цены. Силой, внуками, песней мирною, все, кто живы, ему должны. Иль забыли мы ангела взводного с вечной сумкою у бедра? Это— нашей богатой Родины не оплаченная сестра. ЛАСКАВО ПРОСЫМО ! Наш берег каменист и крут. Он хмур дождливой осенью. Но ты всегда услышишь тут слова: — Ласкаво просымо! Переживая борьбу веков и стены замков каменных, они — как синь меж облаков, как в детстве руки мамины. И светозарен тот народ, как луг, омытый росами, в душе которого живет родник: “Ласкаво просымо!” В нем нежность заревых лучей, янтарность полдня южного, и бархатистый звон мечей булата харалужного. Стоит на берегу крутом под родниковой просинью мой тесный, но открытый дом. Входи: — Ласкаво просымо! НЕ ТОЛЬКО РАДОСТЬЮ ЦВЕТЕНЬЯ Ты мне была апрельской звенью в семнадцать лет... Но к сорока не только радостью цветенья ты стала мне, земля, близка. Среди задумчивой равнины, от шумов заводских вдали, родимый холмик под рябиной темнеет на груди земли. И, словно в детстве, виновато прильнувши к холмику щекой, я слышу в тишине закатной дыханье матери родной. Здесь всех начал происхожденье. И даль светла, и грусть легка... Не только радостью цветенья ты стала мне, земля, близка. А ЛЮБОВЬ ОСТАЕТСЯ Дрогнул ясень под ветром осенним. Лист багряный коснулся груди. И поверилось нам на мгновенье, что у нас еще все впереди. Ничего, что редеет наша роща, шурша. А душа не стареет, если это душа. Мы не раз начинали сначала нашу жизнь под грядой облаков, но всегда на крутых перевалах слышал я родники твоих слов: — Облака пронесутся, мимо солнца скользя, а друзья остаются, если это друзья. Снова в путь журавлиную стаю провожает осенняя медь. Я хочу, я судьбу умоляю, чтобы ты не могла улететь. Высыхают колодцы. Глохнет пульс родников. А любовь остается, если это любовь. ОРЕЛЬСКОЕ ОЖЕРЕЛЬЕ Над кострами краснотала виснет зной, клубится зной. Смой с меня, Орель, усталость, напои голубизной. Остуди виски волною. Лодку дай и два весла. Родниковой глубиною ты близка мне и мила. Разбуди лучом отвесным стих во мне, как зимний сад, как будил безмолвной песней на заре любимый взгляд. И на память, на прощанье ветку ивы протяни, и по клавишам песчаным косуленком прозвени, чтоб на сердце и в метели половодилась теплынь. Приорелье, Приорелье, голубое ожерелье, оброненное в степи. РОДНИК Памяти Н. Ушакова Не только тем он благороден, не только тем он знаменит, что путника в горячий полдень водой холодною поит. Он ничего не искажает — ни трав на дне, ни звезд над ним, — и никому не подражает своим свеченьем голубым. НАД СОРОТЬЮ Сюда слетаются в июне со всей планеты соловьи. Их перекличку ночью лунной, как вдохновение,лови. Замри на тропке одинокой. Дождись зарю у флигелька. И ты увидишь — створки окон откроет смуглая рука. А чуть за речкой слой тумана раздвинет мельница крылом: — Куда, пострел, — воскликнет няня, — опять подался босиком?! И в миг нагрянувшей тиши ты ощутишь, как луч восхода, слиянье северной Природы и дивной Пушкинской души. | |
Категорія: ЛІТЕРАТ. ПРИДН. | Додав: alf (05.11.2008) | |
Переглядів: 1409 | Рейтинг: 0.0/0 | |
Всього коментарів: 0 | |