| Головна » Статті » ЛІТЕРАТ. ПРИДН. |
Ірина ПРОКОПЕНКО
 Ірина ПРОКОПЕНКО
Прокопенко Ірина Миколаївна народилася 8 вересня 1926 р. в м. Спас-Клепікі Рязанської області. Закінчила Московську Вищу школу полярних працівників. Пише українською та російською мовами. Авторка книжок: “Хто розбудив ліс”, “Що шепотіли берізки”, “Сонце, сонечко та соняшник”, “Фарби старого художника”,“Як Василько порозумнішав”, “Точка на карте”, “Як жолудь дубом став”, “Трактористки”, “Длинная песня полозьев”, “Пригоди на землі та під водою”, книжка повістей “Исповедь”. Рассказы АННУШКА, БОЛЬ МОЯ ... Село моего детства... Как сладко замирает сердце, когда я вспоминаю его. Как часто я мечтала бросить все и отправиться на свидание с отчим краем. И вот оно передо мною, родное село, — раскинулось затравенелыми улицами, порядками, как их называют в моей лесной стороне. Улицы сходятся в центре у пруда. Старые домоседки-вётлы кротко глядятся в его спокойные води. А за прудом забытая церковь, замшелая до самых окон, с непонятно откуда взявшейся тоненькой березкой на узком карнизе под куполом. То ли ветер, озоруя, забросил туда зернышко, то ли птица занесла, но растет березка между небом и землей. Зеленеть бы ей среди своих подружек на лесной опушке, а ее вон куда закинуло. Вот и дом наш. Когда-то большой, звонкий, горделиво глядевший на белый свет окнами в кружевных наличниках, теперь он показался мне маленьким затаившимся существом, выглядывающим из буйно разросшихся КУСТОВ сирени. © Прокопенко І.М., 2005 Прежде здесь было шумно и весело. Наша семья всегда работала сообща. Если заготовляли на зиму дрова, то колол их отец, легко, будто играючи, взмахивая топорм, братъя Женя и Вова носили поленья к забору, где мама укладывала их в поленницу, а я собирала щепки. И картошку копали на огороде, и даже посуду убирали со стола коллективно. И все это с шутками-прибаутками, поэтому и нравилось нам, детям, работать вместе с родителями. Но особенно любили мы воскресные дни, когда отцу не надо было спешить на работу в лесничество, когда в доме с самого утра стояла радостная кутерьма. Готовился завтрак. Мама, раскрасневшаяся у печки, как капитан с капитанского мостика отдавала команды: — Вовка, в курятник! Через минуту из куриного царства доносилось суматошное кудахтанье — брат собирал дань с пернатого населения. — Дочка, нарви-ка огурчиков! Я, сломя голову неслась в огород, где, раздвигая мокрые от росы листья, отыскивала зеленые, в лохматых пупырышках огурчики. А тем временем отец с Женей почистили молодую картошку, мама пекла оладьи. Но каждый раз, как только семья усаживалась за длинный, покрытий нарядной клеенкой стол, открывалась дверь, и в нее бочком проскальзывала Нюрка, соседская девчонка. Белобрысая, с рыжими бровями, рыжими ресницами И, как мне казалось, нахальной ухмылочкой, она, возникнув на пороге нашего дома, молча ждал. — О, Анна Михайловна! — восклицал каждый раз отец, добродушно улыбаясь: — А я думаю, кто это к нам припожаловал? — Проходи, Аннушка, — приглашала мама и ставила на стол еще одну тарелку. — Садись вот сюда, кушай. Братья переглядывалисъ, понимающе улыбались и подвигались, уступая гостье место. Нюрка не заставляла просить дважды. Мышкой юркнув за стол, она усаживалась рядом со мной. Я же, сердито отшвырнув ложку, надувала губы, “Какое нахальство, — думала я, — каждый раз одно и то же. Только мы за стол — нате вам — и она является?! “ Родители не замечали, иди делали вид, что не замечают, что я не ем, братья уплетали за обе щеки. Нюрка, ЧУТЬ не до ушей погружаясь в тареЛКУ, чавкала, как поросенок, и даже постанывала от удовольствия. В конце концов разыгравшийся аппетит заставил и меня браться за ложку. Смотрю сейчас глазами ВЗРОСЛОГО человека на себя тогдашнюю, с ямочками на круглых щеках, избалованную эгоистку. Где уж мне, с самого дня рождения окруженной любовью и заботой близких, понять соседскую Нюрку... Была я третьим ребенком в семье. Мама рассказывала: когда родился Женя, родители были рады мальчику. А потом ждали девочку, но судьба, не считаясь с их желанием, снова подарила мальчишку. Когда отец узнал, что родился мальчик, пришел домой из роддома нахмуренным. Теща спросила его: “Кого Бог дал, Николай Алексеевич?” — “Ребенка...”— буркнул отец и ушел в свою комнату. Все поняла теща, но обиделась и громко так, чтобы зять услышал, сказала: — «Слава Богу, что ребенка, а не теленка!” На третий раз судьба сжалиласъ над моими родителями и преподнесла им желанный подарочек — девочку. Радости-то было! Имя дали греческое – Ираида. Желанная, значит. А у соседской девчонки— все было иначе. Росла Нюрка без отца. Он рано умер, оставив вдову с тремя детьми. Чуть свет уходила тетя Марфуша, Нюркина мать, на ткацкую фабрику за пять километров от села. Старшая девочка Любаша сама стряпала: варила картошку по утрам, похлебку в обед, а к приходу матери — опять картошку. Нюрка была средняя, а за ней трехлетний, белобрысый, как она, и пушистый, как одуванчик, Мишка. Нельзя сказать, что я не любила Нюрку. Наоборот, мы с ней дружили. Я даже не представляла своей жизни без нее. Плотно позавтракав у нас, она не благодарила — некому было научить ее этому, а вытерев тыльной СТОРОНОЙ ладони рот и сильно окая, заявляла скороговоркой: — Пойдём на тот порядок, там у тетки Шуры Пресняковой корова отелилась, теленок смешной, весь рыжий, а на лобе звездочка... Или звала в лес: — В березняке, за кузницей, вчера грибы видела. Маслята. Полно-о. Собирать не стала, для тебя оставила. Бери коробицу, пойдем... Если шел дождь, мы забиралась на теплые полати в Нюркиной избе — играли в куклы. Мне нравились тряпичные матрешки, которые мастерила для нее из пестрых лоскутков Любаша. Нравились больше, чем мои магазинные красавицы в шелках и кружевах. А Нюрка от них просто взгляда не могла оторвать. Видно, поэтому однажды, когда я забыла у нее самую красивую куклу Алису, а на другое утро примчалась за ней, Нюрка, не моргнув глазом, сказала: “Нет Алисы, померла, похоронили...” Я отчаянно заревела — не столько от жалости к пропащей кукле, сколько от обиды, потому что в последний момент заметила: через неплотно сбитые доски полатей атласное платья Алисы. Вечером Любаша принесла мне куклу. Из соседней избы доносился истошный рев — тетя Марфуша лупила Нюрку. Я, притихшая, сидела у окна с Алисой на руках и тоскливо думала о нашей, так трагически закончившейся дружбе. Однако НА следующее утро, когда наша семья дружно расселась вокруг стола и принялась за воскресный завтрак, тихонько отворилась дверь, и в нее бочком проскользнула знакомая фигурка?. — О, Анна Михайловна припожаловала! — весело воскликнул отец. — Проходи, Аннушка, садись, — ласково сказала мама. Братья, улыбаясь, подвинулись, а я слегка нахмурилась. ...Воспоминания наплывали ОДНО за другим, когда я, взволнованная и растроганная, долго ходила по селу, узнавая и не узнавая его. Школа раньше была одноэтажная, маленькая, в десяток окон, а сейчас – дворец. И магазина такого, с красочной витриной, со стойкой для велосипедов у входа, не было. Была лавка с керосиновой лампой по вечерам, с жужжанием мух над ящиками с конфетами-подушечками. Появилось много новых домов, но и старые изменились, похорошели до неузнаваемости. Будто прошлась по селу искусная кружевница, изукрасила палисадники, крылечки, и набросила на окна плетенные наличники, и стоят теперь дома в деревянных кружевах, как на праздник принаряженные. А пруд все тот же, разве что деревья, окружавшие его, стали больше. Вот тут мы купались, брызгаясь и визжа от восторга, и боязливо поглядывая под НОГИ — не присосалась бы пиявка, которыми кишела вода. Нюркин дом я узнала сразу, хотя он тоже изменился. Прежде скособоченный, с дырявой тесовой крышей, с покосившимся забором и полусгнившим крыльцом, он будто ждал, что вот-вот его подтолкнет и он завалится на бок, чтобы УЖЕ не подняться. Нынче он, выпрямившийся, сверкающий чешуей черепицы на крыше, как бы помолодел. Я постояла у палисадника, где весело перемигивались анютины глазки, посмотрела на окна — не выглянет ли моя белобрысая подружка (не представляла ее взрослой женщиной) — и поднялась по СКРИПУЧИМ приступкам крыльца. — Входи, открыто, — ответили на мой стук. В передней, застеленной домотканными полосатыми половиками, пахло сдобными лепешками, мятой и еще чем-то полузабытым. За столом пили чай двое: старушка в платочке и беленький, как одуванчик мальчишка лет трех. Миша? Да нет же, конечно. Видать, его сынишка. А над столом висел портрет светловолосой девушки в пилотке. Неужели Нюра?.. Старушка приподняласъ, пристально вглядываясь в меня. — Тетя Марфуша, не узнаете?.. — я назвала себя. Мы обнялись, прослезилисъ. Потом, напившись чаю с мятой и лепешками, сидели на крыльце, и тетя Марфуша, покачиваясь, будто кланяясь, рассказывала: — Ее ведь не забрали в армию-то, сама пошла. Я, грит, мама, не могу на печи сидеть, когда такое в свете творится. Сперва на медсестру выучилась, а уж потом — на фронт. Только не больно долго воевать ей довелось: вскорости мне похоронка пришла. Погибла наша Анна Михайловна смертью храбрых... А командир еще в письме прописал, где мою доченьку похоронили, в каком селе, в каком районе... Тетя Марфа рассказывала без слез: давно, видно, свое горе выплакала, только горестно покачивалась, как старая ветла над водой. — Опосля Любаша с Мишкой на могилку ездили, у меня-то ноги тогда отобрало, до-о-олго я не ходила. Сейчас-то што, как молодуха бегаю вон за тем постреленком, — кивнула на внука, который тем временем оседлал калитку. — В том селе одна баушка им и рассказала, как Аннушка погибла — она в сарае от немцев пряталась, через щелъ все и разглядела. Отступали наши. Нюра на телегу раненых грузила, да всех-то не успела: фрицы уже на околице были. Ездовой ей кричит: “Садись сама, поехали!» А она рази бросит тех-то, с ними осталась. Там у сарая, их всех и перестреляли... Говорила баушка, все она их собой прикрывала. Так и лежала потом, рученьки раскинув, как лебедушка белая: и волосики-то у нее белые, и халат..» Тетя Марфуша все говорила и говорила, голос ее звучав монотонно, и монотонность эта рвала мое сердце, а совесть терзала душу. ПОЧЕМУ она, деревенская девчонка, у которой в жизни было только палуголодное детство да горькое сиротство, почему она, а не я, которой все в жизни легко давалось, почему же она, а не я?.. — Ты, дочка, возьми вот, — тетя Марфуша разгладила на коленях пожелтевший листок, — тут адрес, может, когда и съездишь к подружке. Ведь она там у вас на Украине похоронена. Я взяла адрес, бережно сложила бумажку, спрятала в сумочку. Я уже знала, что поеду, что найду ее могилу и поклонюсь ей: «Ты прости меня, Аннушка!..» Уезжая из села, я окинула прощальным взглядом его порядки и пруд, и ШКОЛУ, и старую церковь. На узком карнизе ее, под куполом, как и много лет назад, зеленела березка. ГОСТЬЯ Лидия Петровна не спеша сняла белый халат, повесила его в шкафчик и, поправив седеющие на висках волосы, облегченно вздохнула. Ну, и денек выдался! Сначала все шло своим чередом. Она ежечасно поворачивала ящики с яйцами, следила за температурой и влажностью. Одновременно прислушивалась — не пищат ли, не настал ли тот момент, которого они, работники птицефабрики, ждут с нетерпением столько дней. Ждут, когда раздастся знакомое, неуверенное: ТУК... тук... тук... Посторонний человек не поймет даже, где это тукает, а они знают: вот сейчас в одном из яиц отколупнется маленькая дырочка, побегут от нее во все стороны трещины, приоткрыв белую пергаментную пленку, сдвинется верхушка скорлупы, и высунется из нее долгожданный цыпленок. А рядом, смотри, уже десятки других: мокрых, жалких, уставших — попробуй-ка пробиться через эту скорлупу! А кто-то уже обсох, встал на ножки, завертел головой и запищал тоненько. И вот, когда цель была совсем близка, когда Лидия Петровна готова была принять в свои руки крошечные комочки — случилось непредвиденное. Отказал вентилятор, подающий в инкубатор воздух и поддерживающий постоянную температуру. Лидия Петровна переполошившейся наседкой бросилась к телефону, чтобы вызвать дежурного техника, — сотни цыплячих жизней под угрозой. Но телефон молчал. Вспомнила: дежурит сегодня Петя Чернобай, работник неплохой, но балагур и девчатник. Лидия Петровна знала, где его искать, поэтому ринулась в лабораторию, куда, как магнит, притягивала Петъку белокурая лаборантка Верочка. Так и есть, прилип хлопец к дверному косяку и треплется, как всегда. Ругаться с ним не било времени, задыхаясь от бега, выкрикнула: — Петя, вентилятор! И помчались оба к инкубатору. Вскоре вместе с другими операторами Лидия Петровна выбирала цыплят из скорлупы, ощущая тепло и невесомость маленьких пискунов. Потом, когда передала их, обсохших, пушистых, в цех выращивания и, закончив работу, вышла на улицу, в ушах еще звенели тоненькие голоса, и ничто не могло заглушить их многоголосый хор: ни дружное чириканье воробьев, которые задиристо и бестолково табунились по всему Зеленодолью, ни бодрые веснянки кокетливых синиц, ни тарахтящий мотоцикл, обогнавший ее по дороге. Она знала: этот неумолкающий писк будет с ней еще два-три дня. Так было всегда. Лидия Петровна подходила к дому не спеша. Глубоко вдыхала терпкий воздух предвесенья, щурилась от яркого, с теплинкой солнца. Ей было хорошо и спокойно, хотя и знала, что дома никто не ждет. Единственная дочка Тамара недавно вышла замуж за военного и укатила со своим лейтенантом в края неблизкие. Но все равно, думала Лидия Петровна, у меня есть дом, уютный, обжитой дом, куда будут приезжать дочь с зятем, а потом и внуки. И было ей от этого спокойно и даже чуть радостно. Она открыла калитку, заглянула в почтовый ящик: нет ли весточки от ее перелетной пташки? На миг ЦЫПЛЯЧИЙ писк умолк — в сложенной вчетверо газете оказался конверт со знакомым почерком. Она прижала его к груди и поспешила к крыльцу дома. Сейчас разденется, обует старенькие томкины шлепанцы и сядет читать письмо. — Лидия Петровна?.. Здравствуйте! Навстречу ей с крыльца поднялась незнакомая девушка. — Здравствуйте! — удивленно ответила Лидия Петровна, вглядываясь в ЛИЦО гостьи. Кажется, где-то она ее видела. И глаза... Надо де, как у Томки: продолговатые, зеленые, будто с лета вобрали в себя всю зелень ЛИСТВЫ и травы. Может, родственница какая? — Ты чья же будешь, дочка? — Меня Аллой зовут. Вы извините, что я к вам так... Понимаете, меня папа просил вас найти... — Папа? — Да, мой отец, Зубков Юрий Васильевич. — Зубков? — растерянно повторила Лидия Петровна. — Господи!.. – И обессилено опустилась на ступеньки. Она не слышала, что еще говорила ей Алла. И голоса цыплят больше не звучали в ушах. Все отодвинуло, заслонило собой это полузабытое, давно не произносимое имя — Зубков... Юрий Васильевич!.. Юрасик. — Лейтенанта Зубкова к командиру! Круглое, узкоглазое лицо вестового просунулось в землянку и тут же удивленно вытянулось: в землянке был один капитан Коробов — пожилой, тучный мужчина с одышкой. — Ты вот что, браток, — сказал он медленно, будто стараясь ВЫИГрать время, — ты доложи командиру, что лейтенант Зубков... Что я... Что я приказал лейтенанту Зубкову проверить участок связи от реки до хозяйства Перепела. И телефонистку, сержанта Остапенко с ним послал. И закатился затяжным астматическим кашлем. Не умел хитрить капитан Коробов, а тут еще дело такое деликатное. Никуда не посылал он своего лейтенанта, но полчаса назад возле их землянки прозвенел задорный девичий голосок: “Сонце низенько, вечір близенько, Вийди до мене моє серденько...” Капитан искоса глянул на лейтенанта. Что с парнем любовь сделала! Глаза заблестели, весь вытянулся, насторожился, как молодой олень, готовый мчаться к подруге напролом через чащу. Ох, сержант Лидочка, приколдовала, причаровала добра молодца. Ишь как поспешил вдогонку! Капитан улыбнулся, покачал лысеющей готовою и сам отправился проверять участок связи. Ладно уж, пусть целуются, пока передышка. Завтра может быть поздно. Война есть война, сегодня жив, а завтра... На истерзанной земле нашелся для влюбленных уголок: весенний лес, чуткий и нежный, укрыл их от людей, от забот, от близкого боя. — Лидия Петровна, — голос Аллы прозвучал неожиданно, вспугнул воспоминания. — Папа просил не только разыскать вас, но и простить его, — виновато улыбнулась девушка. — Что? — Лидия Петровна вздрогнула... — Простить? Они уже сидели в комнате, за столом, друг против друга, и вышитая крестиком дорожка на скатерти цветным мостиком простелилась между ними. — Да, — Алла смотрела выжидающе. — Он как узнал, что меня на практику сюда посылают, обрадовался и говорит: “Найди там одну женщину, Лидию Петровну Остапенко, а как найдешь, скажи, что я у нее прощенья прошу”. “Разыщи, проси прощенья”, — Лидия Петровна невесело усмехнулась. Не поздно ли? Еще там, в прифронтовом лесу, не уверенные в своем завтрашнем дне, обменялись они довоенными адресами и разъехались в разные стороны. Она, сержант Остапенко, демобилизованная по беременности – в свое Зеленодолье, он, лейтенант Зубков — дальше на запад. Как же ты забыл все, Юрий Васильевич?.. Лидия Петровна все разглаживала и разглаживала руками дорожку на скатерти. Один капитан Коробов поздравил ее с дочкой и до самой своей смерти писал и даже посылки присылал. От него она и узнала, что лейтенант Зубков жив и что есть у него семья. И вот теперь дочь его сидит в ее доме и смотрит на нее зелеными Томкиными глазами. Отцовскими. А ее Томка отца не знала. Видимо, поэтому за двоих и любит мать, и гордится ею. Бывало, в праздники идут они вдвоем по улице. На груди у мамы медали позванивают, а дочка рядом вприпрыжку бежит, нет на свете человека счастливей ее. — Лидия Петровна, папа очень болен... Он неизлечимо болен, — сказала гостья и закусила нижнюю губу, боясь расплакаться. — Извините, но скажите, пожалуйста, чем вас обидел мой отец? Спросила и оробела. Ей нравилась эта простая женщина в старомодной кофточке, с седыми висками, с прочерченными горечью морщинами под живыми карими глазами хотя было в ней что-то странное. Взгляд хозяйки то ласкал Аллу, то вдруг загорался какой-то неприязнью. Вот и сейчас девушке почудилось, что эта женщина, воевавшая в одной части с отцом, хочет сказать ей что-то неприятное и не может. Лидия Петровна видела в глазах девушки тревогу и надежду. Это понятно — все дети хотят, чтобы их родители были честными людьми. Вот и Алла ждет, что скажет она о ее отце, что же сказать ей? Он хорошо воевал. Лейтенанта Зубкова трусом не назовешь... Но он предал. Предал ее любовь. А теперь ему понадобилось ее прощение, чтобы уйти в мир иной чистым... Она до боли, до хруста в пальцах сжала руки, А что если она возьмет да и скажет его дочери всю правду. Лидия Петровна в упор взглянула в глаза Аллы и осеклась. Ведь эта девчонка ни в чем перед нею не виновата. И, по всему видно, девчонка неплохая, умная и скромная. На практику вот к ним в Зеленодолье приехала. Но и это не главное, а главное... Господи! Людмила Петровна поднесла ладонь к губам, будто сдерживая те слова, которые готова была произнести. Главное ведь в том, что это сестра ее Томки. Сестра... На глаза женщины навернулись слезы, и она сказала: — Да что ты, девонька, ни в чем твой отец не виноват передо мною. Может, и было что, да я уж и не помню. Мало ли что там, на фронте, случается. Что было, то быльем поросло. В дверь постучали. — Можно? — Петя Чернобай перешагнул порог и, непривычно смущаясь, кивнул: — Здрасте! — А, Петя, — улыбнулась хозяйка, — чего тебе? — Петровна, ты знаешь... ты того, не докладывай про вентиляцию. Ладно? Вот клянусь тебе, больше такого не случится. – И зыркнул на Аллу. — Ну, ладно, ладно, на первый раз прощаю. — Лидия Петровна хитро улыбнулась. – Ты, Петя, проводил бы вот мою гостью до школы. – Но увидев, как заплясали веселые чертики в Петькиных глазах, погрозила пальцем: — Да смотри у меня, я тебя знаю. Алла... Юрьевна – учительница. Проводив Петю с Аллой, она устало опустилась на стул, склонила голову. Долго сидела, задумавшись, пока не вспомнила о дочкином письме, которое так и лежала нераспечатанным. Ой, что же это она? Ей ли предаваться печали? Что было когда-то — отболело, отошло... Лидия Петровна читала письмо, улыбалась, а в ушах ее опять нежными колокольчиками звенели цыплячьи голоса. | |
| Категорія: ЛІТЕРАТ. ПРИДН. | Додав: alf (19.10.2008) | |
| Переглядів: 5169 | Коментарі: 1 | Рейтинг: 3.3/3 | |
| Всього коментарів: 0 | |