Головна » Статті » ЛІТЕРАТ. ПРИДН. |
Олександр Твердохліб
Олександр ТВЕРДОХЛІБ
Твердохліб
Олександр Васильович народився 1948 р. в м. Запоріжжі. Закінчив
Дніпропетровський університет та Літературний інститут ім.О.М.Горького.
Пише російською мовою. Автор книг: “Земля моих творцов”, “Касатка”, “И свалился я с луны”, «Со-Словие». МЕТАМОРФОЗЫ Составителям школьных программ по мировой литературе посвящается По пескам и черноземам, по суглинку и навозу ходит ворон, черный ворон, ходит — нет ему износу. От сохи — такая мода — с пылу-жару заводского весь он вышел из народа, но не знает — из какого. Весь проклятьем заклейменный, сукин сын семьи единой, очень ворон, очень темный, непрозрачный, негативный. Ничегошеньки не помнит, да и что за память — в триста, то себя Эдгаром По мнит, то воронежским гэбистом. То, как все, “совок” и “чайник”, но с отчаяньем изгоя в час разлива возле чайной громко каркает: “Я — Гойя!” Огорчается, гонимый, что никто его не гонит, как ковбой неуловимый, что никто его не ловит. Уж такой разгоряченный, самостийный и серьезный, словно кот цепной — ученый, и редьяристо бесхозный. То взлетая выше крыши, то копаясь в мерзкой книге, он кричит, а критик пишет — все, что слышит в этом крике. ”Ворон, — пишет, — это голубь по ту сторону медали, он за мир, как трактор в поле, “біля церкви на майдані”. Если Саша — ворон черный, если ж он Андрей — так белый, а когда Ефим придворный, — красный-красный ворон бедный”. То богемный, то идейный, то совсем хрестоматийный, будь он трижды беспартейный, все равно — такой партийный. Сизый оборотень сивый, вроде вечного шпиона: он же Феникс, он же Сирин, он же — белая ворона. Словно взялся воплотиться в разнополых, разномастных типах, образах и лицах, формах, массах и гримасах. Чтоб лепить из грязи-пыли жизнь без цели, смерть без спроса. И две девушки тупые задают ему вопросы: — Ты откуда, черный ворон, из какого ты колхоза, из какого, блин, забора, Лукоморья, Нэвэрмора? Отвечает черный ворон: “Тихо, девки, я — Соснора”. И опять по суше с морем, на ходу метаморфозя, словно парус одинокий и упрямей паровоза. На собратьев бочку катит, а не катит — сунет юзом, то совсем прямой, как катет, то косой — в гипотенузу. СКИФСКИЙ МАСТЕР Ба!Ба!— улыбается “скифская баба”, степная бобылка, мужская забава, кочевного ария или араба военная всейная ейная БАБА. Кумир низкопробного, подлого вкуса, ломоть, отсеченный от сдобы искусства, Перуна и Будды, Христа Иисуса, забытая Богом и внуком бабуся. Скульптура? — окрысятся, встав на дыбы и котурны, ублюдки кентавры, малютки амуры, в священном припадке забьются авгуры: — Ату тебя, идол пещерной культуры. Ты лезешь из шкуры “звериного стиля”, как лезет натура — рабыня инстинкта — сквозь наши геройства и зверства, и свинства загадка утробная скифского сфинкса. Кого ожидаешь всей бабьею массой, чему ухмыляешься каменной маской, о чем ты молчишь, земляная праматерь, — где скиф? где Эдип? где потомок? кто — мастер? Быть скифом — Востоком и Западом проклятым, пришлым, нависшим — домокловым, меченым — лишним, пространным, как азимут, темным, как жребий, сиамской Евразии Карной и Желей. Быть скифом — не греком с бредовою песней сиреньей, эгейскую лужу считающим пупом Вселенной, средь Зевсов, Гермесов и мелких убожеств в богинь превратившим ткачих и уборщиц, — носиться с собой в своем крохотном храме, а всех, кто кругом, обозвать дикарями. Быть скифом, — не жирным транжиром Урарту, собой осчастливившим древнюю карту, из блюд золоченых жующим, как будто история — сладкое редкое блюдо. Недаром упал он, упитанный, нежный, красивый под скифскою силой. Культура,— одним ты внимала и строила куры под арфы и ахи. Но — чувствовать когти других позвоночных на собственной шкуре, и теплым комочком кружить над равниною бурой жестокой, как плаха, в палатках чумных догорать, и сгорая, любить эту землю за то, что без края, за то, что терпела тебя, раздолбая, за стужу и сушу, по-варварски, не открывая чужим свою душу. Поэты в зазубринах рифм и зазубренных ритмах, да разве они дикари! Искусство — корыто, с которого можно хлебать до упора и хрюкать о собственных норах... Быть скифом — жить в Поле, как рыба в воде и не строить иллюзий и храмов, пройти по земле, словно вопль о беде не записанной драмой, оставив потомкам насмешкой в могиле загадку “звериного стиля”... СКИФЫ-2 1 ...И на обломках чьи-то имена, и на задворках свежие обломки... Плебействуют плебейские потомки. Так вам и на — Да! — идолы, Да! — ироды, — орда течет, и растекается — на орды. На лицах проступают ваши морды с огнем в глазах и пеною у рта... 2 Все олухи небесного царя, зачатые “под мухой” и с похмелья: подопытные чада октября, хипповые исчадья подземелья, и новые, ползущие в графья, в экскомиссарской коммерсантской коже, отцам достойным строят сыновья свои перелицованные рожи. Потешная мимикрия сия идет по плану, как не кувыркайся — плюем в колодцы прошлого смеясь, рассмейтесь — кто еще не засмеялся. Ну что, славяне, выпьем “на коня”, и разойдемся по углам исконным, к своим иконам и корням искомым, живых не хая, мертвых не кляня. Когда идет великая грызня меж смердами, кровями и князьями, давайте хоть расстанемся друзьями, и как славяне — выпьем “на коня”. МОРЕ Сопливо-зеленое море. Яйцещемящее море. Талатта! Талатта!* (Д. Джойс, «Улисс») 1 Что — море? — отложение солей, усталых рек старушечьи болячки, впадающих все глубже и верней в беспямятства, бессоницы и спячки. Что — море? — размягчение мозгов, от праздности манилово-благое, аморфное, как мысль без берегов о бренности, тщете, и все такое... 2 Но сморенным рождающим химер сном разума сомнамбулам в сиропе вам повезло — у моря жил Гомер, еще он жил в Родене и Серове Порочною Европой на быке, себя осознающею едва ли в рокочущем на мертвом языке гекзаметре в оригинале. 3 В оригинале — полный беспредел, в натуре было море — крови с потом — как эллинский автограф на воде Ойнопа понтон ** — с помпою и понтом, 4 И суть не в том, что все и вся гребя, большие дети, греки и не греки, в толпе, не отвечая за себя, сливались, будто реки, в имяреки. Мне кажется, что соль морская в том, что мы не знаем, где, в каком колене Елена отыграется на ком, оскалив зубки в непорочном гене. Еще какую выкинет Сибирь своим вождям, героям и шаманам, с нелепым, как тропический снегирь, к античности примерзшим Мандельштамом. 5 Чтоб помнили: у моря жил Гомер. Перевести? — В начале было слово. Певец был слеп, переверни в уме: слепец был певч. И с опытом слепого он знал, что без трагической вины все наши драмы — пресные спектакли... Не потому ль горьки и солоны мои глаза. Как две морские капли. Нормальный грек любил играть с огнем, и недругам устраивая Трою, спокойно делал подлый ход конем, не склонный к болтовне и геморрою. * * * Виктору Сироте Качалась ветка яблони, пока в траве каталось яблоко. От яблок земля в саду играла, как доска, грозя всю землю опрокинуть на бок. И ударений яблочных толчки казались произвольными, но точно так попадали в яблочко цветки, и в кажущемся хаосе цветочном своя пчела у своего цветка задерживалась, ворожа над каждым по-своему, ведь все, что на века, случается впервые и однажды. Заповедая яблоку краснеть, забыв про смерть и в пику трезвой мысли, что всем при жизни сбыться и поспеть, и не устать — так не хватает жизни. В саду, где пляшет яблочный Адам от яблони, и всякий раз на чудо надеется трудяга-графоман очередной. И, собственно, откуда словесный зуд, похожий на позыв. И принявший сигналы позывные за божий дар сумеет ли язык почувствовать так вкусно, как впервые врубились в слово зубы дикаря, животному мычанию в отместку, и, наконец, сумеет ли варяг сыграть себя. И провалиться .с треском. Чтоб кто-то бросил: “Ах, какая рвань!” — от собственной порядочности млея и правоты, такой себе гурман, ни говорить, ни слушать не умея. Но именно затем, что не дано предугадать, — нам пренебречь попыткой нельзя (пусть это выглядит смешно) — хоть в чьих-нибудь губах побыть улыбкой. | |
Категорія: ЛІТЕРАТ. ПРИДН. | Додав: alf (05.11.2008) | |
Переглядів: 2191 | Коментарі: 1 | Рейтинг: 4.0/1 | |
Всього коментарів: 1 | ||
| ||